serebryakovaa

Эпиграммы, которыми славился Пушкин, были плодом не злого сердца, а ветрености его. Он не мог удержаться, чтобы не поднять на зубки то, что казалось ему смешно или подло. Раз В.А. Жуковский, выходя из дворца, о чем-то просил камер-лакея и пожал ему руку. На беду это увидел Пушкин и сказал:
Из савана оделся ты в ливрею,
На пудру променял лавровый свой венец,
С указкой втерся во дворец
И руку жмешь камер-лакею...
Бедный певец!

В другой раз, не застав Жуковского дома, Пушкин написал на его запертой двери “Здесь живет гробовой мастер!”
Жуковский был настолько добр и настолько любил молодого поэга, что никогда не сердился на него. Но большею частью эпиграммы, каламбуры и остроты срывались с языка Пушкина против тех людей, которые имели неосторожность оскорбить чем-либо раздражительного поэта: в этих случаях он не щадил никого и тотчас обливал своего противника едкой желчью.


«Шутки и остроты А.С.Пушкина»
(Полное собрание анекдотов, острот, шуток, экспромтов и эпиграмм).
Собрал из разных источников М.С. Козман.
МП РИЦ «Культ-информ-пресс», С-Петербург, 1992.

(2 ноября)
Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю
Слугу, несущего мне утром чашку чаю,
Вопросами: тепло ль? утихла ли метель?
Пороша есть иль нет? и можно ли постель
Покинуть для седла, иль лучше до обеда
Возиться с старыми журналами соседа?
Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня,
И рысью по полю при первом свете дня;
Арапники в руках, собаки вслед за нами;
Глядим на бледный снег прилежными глазами;
Кружимся, рыскаем и поздней уж порой,
Двух зайцев протравив, являемся домой.
Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет;
Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет;
По капле, медленно глотаю скуки яд.
Читать хочу; глаза над буквами скользят,
А мысли далеко... Я книгу закрываю;
Беру перо, сижу; насильно вырываю
У музы дремлющей несвязные слова.
Ко звуку звук нейдет... Теряю все права
Над рифмой, над моей прислужницею странной:
Стих вяло тянется, холодный и туманный.
Усталый, с лирою я прекращаю спор,
Иду в гостиную; там слышу разговор
О близких выборах, о сахарном заводе;
Хозяйка хмурится в подобие погоде,
Стальными спицами проворно шевеля,
Иль про червонного гадает короля.
Тоска! Так день за днем идет в уединенье!
Но если под вечер в печальное селенье,
Когда за шашками сижу я в уголке,
Приедет издали в кибитке иль возке
Нежданная семья: старушка, две девицы
(Две белокурые, две стройные сестрицы), -
Как оживляется глухая сторона!
Как жизнь, о боже мой, становится полна!
Сначала косвенно-внимательные взоры,
Потом слов несколько, потом и разговоры,
А там и дружный смех, и песни вечерком,
И вальсы резвые, и шепот за столом,
И взоры томные, и ветреные речи,
На узкой лестнице замедленные встречи;
И дева в сумерки выходит на крыльцо:
Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо!
Но бури севера не вредны русской розе.
Как жарко поцелуй пылает на морозе!
Как дева русская свежа в пыли снегов!

А.С. Пушкин в 1820 годах, как известно, проживал в Одессе. Здесь поэт был принят в самых аристократических семействах, где за свое остроумие и находчивость слыл любимцем девиц и дам.
Между прочим он считался «своим» в доме известного в то время англичанина негоцианта Тома, проживавшего на Елизаветинской улице в собственном доме.
Жилось в те благодатные времена в Одессе весело и вольготно. Торговля процветала. Жизнь кругом кипела и била ключом. Балы и маскарады в бирже и в частных домах устраивались почти ежедневно.
Однажды был объявлен на бирже грандиозный маскарад. За оригинальную и остроумную маску был обещан первый приз. Любители маскарадов и призов заволновались и стали усиленно «шевелить мозгами», чтобы блеснуть своим костюмом.
В семействе негоцианта Тома было тоже волнение. Сам хозяин – большой любитель веселья и маскарадов – тоже хотел блеснуть. Он поведал об этом наедине Пушкину и попросил у него совета. И Пушкин дал ему «идею». Англичанин обрадовался и хранил эту идею в строжайшей тайне…
Наступил вечер маскарада. Было много «фей», «турчанок» и прочих шаблонных костюмов. Но вот в зал вошла оригинальная маска.
Она изображала большой фолиант, тисненный золотом, а на корешке большими золотыми буквами было изображено: «Том I-й». Все были поражены – и англичанин Том, последовавший совету Пушкина, действительно был первым на маскараде и получил, разумеется, первый приз.

Из книги «Шутки и остроты А.С.Пушкина»
(Полное собрание анекдотов, острот, шуток, экспромтов и эпиграмм).
Собрал из разных источников М.С. Козман.
МП РИЦ «Культ-информ-пресс», С-Петербург, 1992.

Н. Н.

Примите "Невский Альманах".
Он мил и в прозе, и в стихах:
Вы тут найдете Полевого,
Великопольского, Хвостова;
Княжевич, дальный ваш родня,
Украсил также книжку эту;
Но не найдете вы меня:
Мои стихи скользнули в Лету.
Что слава мира?.. дым и прах!
Ах, сердце ваше мне дороже!..
Но, кажется, мне трудно тоже
Попасть и в этот альманах.

Александр Пушкин

* * *

Словесность русская больна.
Лежит в истерике она
И бредит языком мечтаний,
И хладный между тем зоил
Ей Каченовский застудил
Теченье месячных изданий.

Счастливый юноша, ты всем меня пленил:
Душою гордою и пылкой и незлобной,
И первой младости красой женоподобной.

Рассказывают о следующей подробности свидания Пушкина с императором Николаем Павловичем. Поэт и здесь остался поэтом. Ободренный снисходительностью государя, он делается все более и более свободен в разговоре и, наконец, дошел до того, что незаметно для себя самого оперся на стол, который был позади него, и почти сел на этот стол.
Государь быстро отвернулся от Пушкина и потом говорил:
«С поэтом нельзя быть милостивым».


Из книги «Шутки и остроты А.С.Пушкина»
(Полное собрание анекдотов, острот, шуток, экспромтов и эпиграмм).
Собрал из разных источников М.С. Козман.
МП РИЦ «Культ-информ-пресс», С-Петербург, 1992.

Будучи в Екатеринославе, Пушкин был приглашен на один бал. В этот вечер он был особенно в ударе. Молнии острот слетали с его уст. Дамы непрерывно старались завладеть его вниманием.
Два гвардейских офицера, два недавних кумира екатеринославских дам, не зная Пушкина и считая его каким-то «вероятно учителишкой», порешили во что бы то ни стало «переконфузить» его. Подходят они к Пушкину и, расшаркиваясь самым бесподобным образом, обращаются:
-Mille pardons, не имея чести вас знать, но видя в вас образованного человека, позволяем себе обратиться к вам за маленьким разъяснением. Не будете ли вы так любезны сказать нам, как правильнее выразиться: «Эй, человек, подай стакан воды» или «Эй, человек, принеси стакан воды»?
Пушкин живо понял их желание подшутить над ним и, нисколько не смутившись, отвечал серьезно:
-Мне кажется, вы можете выразиться прямо: «Эй, человек, гони нас на водопой!».

Из книги «Шутки и остроты А.С.Пушкина»
(Полное собрание анекдотов, острот, шуток, экспромтов и эпиграмм).
Собрал из разных источников М.С. Козман.
МП РИЦ «Культ-информ-пресс», С-Петербург, 1992.

Незадолго перед смертью Пушкин в Александринском театре сидел рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и не кстати, аплодировали Асенковой, знаменитой в то время актрисе.
Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали шептаться и заключили довольно громко, что сосед их дурак.
Пушкин, обратившись к ним, сказал:
-Вы, господа, назвали меня дураком. Я - Пушкин и дал бы теперь каждому из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей аплодирую.



Из книги «Шутки и остроты А.С.Пушкина»
(Полное собрание анекдотов, острот, шуток, экспромтов и эпиграмм).
Собрал из разных источников М.С. Козман.
МП РИЦ «Культ-информ-пресс», С-Петербург, 1992.

kaplly журналу и человеку

Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить карточную игру, говоря:
-Она тебя портит!
Напротив, Ваше Величество, - отвечал поэт, карты меня спасают от хандры.
-Но что ж после этого твоя поэзия?
-Она мне служит средством к уплате моих карточных долгов, Ваше Величество.
И действительно, когда Пушкина отягощали карточные долги. Он садился за рабочий стол и в одну ночь отрабатывал их с излишком. Таким образом, например, у него написан «Граф Нулин».



Из книги «Шутки и остроты А.С.Пушкина»
(Полное собрание анекдотов, острот, шуток, экспромтов и эпиграмм).
Собрал из разных источников М.С. Козман.
МП РИЦ «Культ-информ-пресс», С-Петербург, 1992.