«Град Обреченный»

…Он вдруг осознал, что молчат все, даже женатый Ван, и в ту же секунду заговорил Кэнси:
- У меня есть двоюродный дядя, полковник Маки. Он был адъютантом господина Осимы и два года просидел в Берлине. Потом его назначили исполняющим обязанности нашего военного атташе в Чехословакии, и он присутствовал при вступлении немцев в Прагу...
Ван кивнул Андрею, они рывком подняли бак и благополучно переправили его в кузов.
- ...Потом, - продолжал Кэнси неторопливо, закуривая сигаретку, - он немного повоевал в Китае, по-моему, где-то на юге, на Кантонском направлении. Потом он командовал дивизией, высадившейся на Филиппинах, и организовал «марш смерти» пяти тысяч американских военнопленных - извините меня, Дональд... Потом его направили в Маньчжурию и назначили начальником Сахалинского укрепрайона, где он, между прочим, в целях сохранения секретности загнал в шахту и взорвал восемь тысяч китайских рабочих... извини меня, Ван... Потом он попал к русским в плен, и они, вместо того чтобы повесить его или, что то же самое, передать его Китаю, всего-навсего упрятали его на десяток лет в концлагерь...
Пока Кэнси все это рассказывал, Андрей успел слазить в кузов, помог там Дональду расставить баки, поднял и закрепил борт грузовика, снова спрыгнул на землю, угостил Дональда сигаретой, и теперь они втроем стояли перед Кэнси и слушали его. Дональд Купер, длинный, сутулый, в выцветшем комбинезоне, длинное лицо со складками возле рта, острый подбородок, поросший редкой седой щетиной; и Ван, широкий, приземистый, почти без шеи, в стареньком, аккуратно заштопанном ватнике, широкое бурое лицо, курносый носик, благожелательная улыбка, темные глаза в щелках припухших век; и Андрея вдруг пронизала острая радость при мысли, что все эти люди из разных стран и даже из разных времен собрались здесь вместе и делают одно, очень нужное дело, каждый на своем посту.
- ...Теперь он уже старый человек, - закончил Кэнси. - И он утверждает, что самые лучшие женщины, каких он когда-либо знал, - это русские женщины. Эмигрантки в Харбине.
Он замолчал, уронил окурок и старательно растер его подошвой блестящего штиблета. Андрей сказал:
- Какая же она русская? Сельма, да еще Нагель.
- Да, она шведка, - сказал Кэнси. - Но все равно. Это был рассказ по ассоциации.

Аркадий и Борис Стругацкие. Град обреченный.

«В обеспечение личных потребностей…»

Полированные румынские тумбочки и детские кроватки, диваны, обтянутые веселенькой синтетикой и мягкие кухонные уголки – предел мечтаний советского человека – все это добро нынче можно увидеть на городских помойках. С легкостью можно обставить квартиру.
Бодрящий коктейль в жестянке в любом ларьке, и «дрожка» в каждом квартале. Вы, наверняка, видели, такой фонарь –«одуванчик». Я не знаю, как он называется, но я зову его «дрожка»: тоненькие палочки торчат из круглой сердцевины, и мигают «красный, синий, зеленый». Даже в нашем городке я насчитала три газона, оборудованных «дрожками».
Помните, у Стругацких в романе «Хищные вещи века» описывались «дрожки» и огромные машины, раздающие бесплатно бесчисленные упаковки шмоток, коробки консервов «в обеспечение личных потребностей». Прохожие копались в шмотках, брали банки с консервированными деликатесами, которые тут же поедали, далеко не уходя…
А еще в тех машинах были книги, альманахи и журналы, редчайшие издания, пачками, горками, штабелями, которые если и брали, то лишь как оберточную бумагу…
…Как-то утром мой приятель Костя выносил мусор и обнаружил на помойке, возле контейнеров, стопочку книг, увенчанную томом Плутарха. Цена на обложке – «15 рублей», да-да, тех самых, советских, образца 1975 года, рублей, невольно вызывала уважение. А ведь кто-то вынес книгу на помойку. Остается лишь поблагодарить, что в лужу не бросили…

Стругацкие forever.