![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
serebryakovaaСтанция «НОВОКУЗНЕЦКАЯ»
Это было накануне Рождества. Поэтому и название такое. Хотя рассказ можно было назвать иначе. Это произошло зимой 2001 года, но не уверена я, что мы стали более чуткими к ближнему за последние 8 лет…
«Станция Тверская» - раздалось из динамика. Я открыла глаза. Напротив меня стоял старик-нищий.
Я часто его видела в переходах, то там, то сям. Обычно он стоял где-нибудь у стены, такой маленький в сером причудливом одеянии с бесчисленными карманами, с рюкзачком за спиной, а также табличкой: «СЛЕПОЙ», возвышавшейся над всеми его котомками и кулями, завершая его наряд. Я помню, встречая его, еще думала, слепой он или прикидывается.
А сегодня он очутился рядом со мной, в середине вагона, в душной толпе, маленький и беззащитный. Сейчас он не работал, не шел за милостыней по вагону, как мне вначале показалось, он был простым пассажиром. Он покорно ждал, когда поезд тронется, лишь пошарил рукой по коленям сидящих, рассчитывая на свободное место.
Несколько раз он ткнулся в спины стоящих рядом с невинным и вежливым: «Скажите, пожалуйста, который час?» - ему не ответили. Полноценные и высокие его просто не услышали. Они стояли спиной к нему. Он не мог этого видеть. Что он думал, как объяснил для себя причину их молчания – не хотят разговаривать, игнорируют? Он покорно остался стоять на том же месте, упираясь своей палочкой в пол, и коротал время, перебирая монетки. Он доставал их пригоршней из котомки, висевшей у него на животе, и не спеша исследовал подушечками пальцев, стараясь прочесть их достоинство. Если у него не выходило распознать монетку сразу, он досадовал на себя, качал головой, на скулах его появлялись бугры желваков. Узнанные монетки он сортировал, подсчитывал и складывал в прочие, грубо обметанные суровой нитью, карманы. Так он и ехал.
Вскоре место рядом со мной освободилось, и пожилая женщина пригласила слепца сесть. Он сел и вежливо обратился к ней со своим давешним вопросом. «Половина седьмого» - ответила женщина, - и поинтересовалась: «Вам далеко?» - «До «Новокузнецкой» - ответил слепец. Так и выяснилось, что нам с ним по дороге.
Пассажиры на «Театральной» не вошли, а вжались в вагон тугим, плотно скрученным тампоном. Слышались проклятья, несколько жалобных девичьих «Ой!», и среди лязга закрывающихся дверей, капризный голос: «Ну, тогда, Маша, ты одна езжай!». Я заблаговременно направилась к выходу. Старичок остался на скамье в середине вагона, где было довольно просторно. Я еще подумала, как он будет выбираться, но тут же отогнала свою сердобольность – живет он все жизнь без моей опеки и жить будет.
Поезд влетел на «Новокузнецкую». Рискуя остаться без сумки, я все-таки вырвалась на платформу, свободно вздохнула, ловко увернувшись от потока ринувшихся в вагон пассажиров, и где-то сзади услышала высокий старческий голос: «Позвольте мне выйти! Мне нужно выйти здесь!» - и в ответ ехидное: «На следующей выйдешь!».
-Мне на следующей нельзя! Я – слепой. Я потеряться могу!
Я обернулась и увидела старика в толпе рвущихся в вагон, такого маленького, беззащитного, стремящегося успеть на платформу, перед тем, как скрипучая гильотина дверей отсечет мир изученный, и душный поезд умчит его в неизвестность. Ужас был на его лице, никаких других чувств, только ужас, и контрастом каменные лица окружающих его, полноценных, румяных, рослых людей. Они не только не слышали его, они его не видели. Он изо всех сил рванулся и шагнул вперед наудачу, рискуя рухнуть в этом аду, в этой давке; но, ощутив под ногами камень платформы, удержал равновесие и побрел от вагона к стене, простирая пред собой руки. Наконец пальцы его коснулись мраморной облицовки, он долго ощупывал ее, застыв на одном месте. Ужас не покидал его лица.
Я смотрела в лицо старика, задыхаясь от бессильного стыда за всех нас. В ушах у меня звенело детское, трогательное: «Я потеряться могу! Потеряться могу…» - такое пугающе-беззащитное в устах Старика.
Вокруг проходили люди, толкали меня, цеплялись за мою одежду, но я не могла оторвать глаз от искаженного ужасом лица. Проходящие с негодованием хлестали меня словами: «Что застыла, раззява! Иди уже, иди куда-нибудь, что ты, как слепая…!».
Это было накануне Рождества.
28.12.01 г.
Это было накануне Рождества. Поэтому и название такое. Хотя рассказ можно было назвать иначе. Это произошло зимой 2001 года, но не уверена я, что мы стали более чуткими к ближнему за последние 8 лет…
«Станция Тверская» - раздалось из динамика. Я открыла глаза. Напротив меня стоял старик-нищий.
Я часто его видела в переходах, то там, то сям. Обычно он стоял где-нибудь у стены, такой маленький в сером причудливом одеянии с бесчисленными карманами, с рюкзачком за спиной, а также табличкой: «СЛЕПОЙ», возвышавшейся над всеми его котомками и кулями, завершая его наряд. Я помню, встречая его, еще думала, слепой он или прикидывается.
А сегодня он очутился рядом со мной, в середине вагона, в душной толпе, маленький и беззащитный. Сейчас он не работал, не шел за милостыней по вагону, как мне вначале показалось, он был простым пассажиром. Он покорно ждал, когда поезд тронется, лишь пошарил рукой по коленям сидящих, рассчитывая на свободное место.
Несколько раз он ткнулся в спины стоящих рядом с невинным и вежливым: «Скажите, пожалуйста, который час?» - ему не ответили. Полноценные и высокие его просто не услышали. Они стояли спиной к нему. Он не мог этого видеть. Что он думал, как объяснил для себя причину их молчания – не хотят разговаривать, игнорируют? Он покорно остался стоять на том же месте, упираясь своей палочкой в пол, и коротал время, перебирая монетки. Он доставал их пригоршней из котомки, висевшей у него на животе, и не спеша исследовал подушечками пальцев, стараясь прочесть их достоинство. Если у него не выходило распознать монетку сразу, он досадовал на себя, качал головой, на скулах его появлялись бугры желваков. Узнанные монетки он сортировал, подсчитывал и складывал в прочие, грубо обметанные суровой нитью, карманы. Так он и ехал.
Вскоре место рядом со мной освободилось, и пожилая женщина пригласила слепца сесть. Он сел и вежливо обратился к ней со своим давешним вопросом. «Половина седьмого» - ответила женщина, - и поинтересовалась: «Вам далеко?» - «До «Новокузнецкой» - ответил слепец. Так и выяснилось, что нам с ним по дороге.
Пассажиры на «Театральной» не вошли, а вжались в вагон тугим, плотно скрученным тампоном. Слышались проклятья, несколько жалобных девичьих «Ой!», и среди лязга закрывающихся дверей, капризный голос: «Ну, тогда, Маша, ты одна езжай!». Я заблаговременно направилась к выходу. Старичок остался на скамье в середине вагона, где было довольно просторно. Я еще подумала, как он будет выбираться, но тут же отогнала свою сердобольность – живет он все жизнь без моей опеки и жить будет.
Поезд влетел на «Новокузнецкую». Рискуя остаться без сумки, я все-таки вырвалась на платформу, свободно вздохнула, ловко увернувшись от потока ринувшихся в вагон пассажиров, и где-то сзади услышала высокий старческий голос: «Позвольте мне выйти! Мне нужно выйти здесь!» - и в ответ ехидное: «На следующей выйдешь!».
-Мне на следующей нельзя! Я – слепой. Я потеряться могу!
Я обернулась и увидела старика в толпе рвущихся в вагон, такого маленького, беззащитного, стремящегося успеть на платформу, перед тем, как скрипучая гильотина дверей отсечет мир изученный, и душный поезд умчит его в неизвестность. Ужас был на его лице, никаких других чувств, только ужас, и контрастом каменные лица окружающих его, полноценных, румяных, рослых людей. Они не только не слышали его, они его не видели. Он изо всех сил рванулся и шагнул вперед наудачу, рискуя рухнуть в этом аду, в этой давке; но, ощутив под ногами камень платформы, удержал равновесие и побрел от вагона к стене, простирая пред собой руки. Наконец пальцы его коснулись мраморной облицовки, он долго ощупывал ее, застыв на одном месте. Ужас не покидал его лица.
Я смотрела в лицо старика, задыхаясь от бессильного стыда за всех нас. В ушах у меня звенело детское, трогательное: «Я потеряться могу! Потеряться могу…» - такое пугающе-беззащитное в устах Старика.
Вокруг проходили люди, толкали меня, цеплялись за мою одежду, но я не могла оторвать глаз от искаженного ужасом лица. Проходящие с негодованием хлестали меня словами: «Что застыла, раззява! Иди уже, иди куда-нибудь, что ты, как слепая…!».
Это было накануне Рождества.
28.12.01 г.
