"Мифы Древней Греции"
Feb. 10th, 2010 12:00 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
serebryakovaaМою предшественницу он сразил тем, что выиграл для нее в мгновенной лотерее набор кастрюль из 48 предметов. Ко мне он ворвался в 3 часа ночи с глазами полными слез и вопросом: «Почему ты меня отвергаешь?». Он изрек это так, словно уже год лил по мне эти слезы в подушку, а тут не выдержал и принес их продемонстрировать в глазах, как в ведрах, не расплесканными.
Но на самом деле мы были едва знакомы, и ничто не указывало на его симпатию ко мне. Я была в полной растерянности, ибо трудно отвергать то, что тебе не предлагали. «Да, я не отвергаю…» - промямлила я нерешительно, после чего слезы на его глазах высохли, и он бесцеремонно прошел в комнату, где я жила, и соответственно в мою жизнь.
Глаза его казались слишком темными на фоне светлых волос и бровей, ноги были слишком длинными, колени – острыми. Весь он был какой-то угловатый, нескладный, долговязый. Звали его «Сам», «По фамилии «Самсонов» и по имени – Самсон» - дразнили его в школе.
Об этом мне поведал мой однокашник Сашка Буркин, знавший Сама с первого дня в детском садике до последнего звонка в школе. Сашка рассказывал о Самсоне много нелицеприятного, особо напирая на то, что Сам по-скотски относится к девушкам. «Зачем ты мне все это рассказываешь?» - недоумевала я. «Затем и рассказываю, что нака-зать его надо. Наказать его должна женщина, на место козла поставить, а тебе это по плечу!» - заявил Сашка. Нака-зывать малознакомого «козла» не хотелось. Я уклончиво пообещала: «Когда-нибудь при случае…» - надеясь, что Самсонова никогда в своей жизни не встречу. Ах, как же я ошибалась! Не прошло и месяца, как его привела к нам в общагу Дашка, шестнадцатилетняя сестренка моей соседки, причем то, как она держала его за руку, заглядывала снизу вверх в его глаза, смеялась всем его шуткам, выдавало ее с головой. Рискуя вызвать гнев юной максималистки, я предостерегла ее. Дашка выслушала меня внимательно, и даже не послала к чертовой матери, но она была влюблена… Через месяц Сам ее бросил, ну а я на всю жизнь приобрела в ее лице подругу. Прошло целых два года, прежде чем он постучал в мою дверь. Когда я поняла, что обречена на общество Самсонова, мне вдруг захотелось понять, чем он прельщает всех этих женщин. Любопытно мне стало, о чем сожалеют Яны, Юлианы и Эвелины, о чем плачут Вероники, Беллы и Алисы, когда он отбывает в поисках новой жертвы. Я так и не смогла найти ответы на эти вопросы, потому как через неделю была сыта его обществом по горло.
1
Возможно, я когда-нибудь забуду 1 июля 1992 года. Это была среда, и все у меня шло наперекосяк. Нельзя сказать, что мне всегда особенно не везло в начале июля или по средам, вовсе нет. В среду утром я окончательно поняла, что пора ставить точку в общении с Самом. Я решила просто уехать, наивно полагая, что в тот самый миг, когда двери его загородного домика за мной захлопнутся, роман наш канет в Лету.
«Загородный домик» стал для меня первым промахом Сама. Он обещал: «Я увезу тебя в мой загородный домик», кто ж знал, что он выражается фигурально. Потемневшую, ветхую избу, окруженную почерневшими сараями и чахлым палисадником, в самом лучшем случае можно было именовать «дача», или для пущего стеба – «фазенда». В одном он был прав - находилось чудо деревянного зодчества далече от благ цивилизации. И первого июля, в среду, прямо с раннего утра передо мной стоял вопрос: как же выбираться в город?
Дело усложнялось тем, что Самсон не любил, когда его бросают подружки. Он был консервативен в этом вопросе, предпочитал все делать сам, не утруждая даму. А я решила проявить инициативу. С чего бы вдруг? Он так и спро-сил меня: «С чего бы вдруг?». Я не желала ему объяснять, с чего. Он бы не понял. Он бы изумленно поднял брови: «Тебе не нравится мой образ жизни?». Мне пришлось бы ответить утвердительно, и за этим последовали бы дополнительные вопросы, на которые у меня не было желания отвечать. Поэтому я предпочла диалогу небольшую схватку в избе, с переменным успехом Сама, большая часть моих вещей досталась ему в качестве утешительного приза; затем последовала гонка с препятствиями среди грядок моркови и укропа, сопровождаемая матерной бра-нью, щедро подслащенной нежными прозвищами. Брань предназначалась мне. Суть ее сводилась к простой мысли: «Не покидай меня, не будь такой жестокой!». Не растрачивая энергию на ответы, я сумела прорваться за калитку, и помчалась прямо в тапочках в сторону города. И как я ухитрилась выбрать верное направление! Уже в электричке, увозящей меня в Москву, я убедила себя, что это не тапочки, а легкие летние шлепанцы. Прочих пассажиров убеждать не стала, все равно не поверили бы. Главное, вот она - свобода!
Вам я, конечно, могу объяснить, с чего вдруг я решила уйти. Дело в том, что Сам пропагандировал экстремальные виды отдыха. Он обожал кататься по городу на стареньком «Москвиче» с чудовищно-мощным двигателем от тро-фейного самолета, то поливая прохожих шампанским, то стреляя по ним из спортивной мелкокалиберной винтов-ки. Он любил устраивать «русское сафари», как он это называл, для самых близких друзей. Для этого мероприятия требовалось не менее 8 человек, которые должны были, прежде всего, умудриться сесть в один автомобиль. Затем каждому выдавалась бутылка «Амаретто». Самсонов зорко следил за тем, чтобы посуду опорожняли как можно быстрее. Словно «Амаретто» было главным атрибутом развлечения, и без него никакой радости не будет. Как он ошибался!
А кто из нас не ошибался? Я ведь тоже согласилась принять участие в этом безобразии. Кто ж знал, что нам, из-нывающим в тесноте в самых причудливых, не всегда пристойных, позах, предстоит гонять на машине в сумерках по лесу! Самсонов был готов ежедневно рисковать здоровьем друзей, желая воплотить в жизнь бессмертный опус: «Ехала машина темным лесом за каким-то интересом». Сколько было радости, когда мы все, слегка помятые, но живые, вышли на благословенную землю!
К женщинам у него был свой подход. Он любил поражать, и никогда не повторялся. Ну, почти никогда. Все у него было через край! Ворваться в людный бар, шумно приблизиться к столику своей, еще ничего не подозревающей, избранницы; обрушить ей на голову из огромной спортивной сумки пару десятков тугих банковских пачек, тут же рухнуть перед ней на колени – это было только начало. Затем, пользуясь шоком жертвы, он грузил последнюю в серебристый (нерастаможенный, угнанный, возможны варианты) «Мерседес», густо посыпал ее шипастыми роза-ми, которые бедняжка принуждена была всю дорогу держать в руках. Он на этом просто настаивал, так ведь «романтичнее». А розы-злодейки пребольно ранили нежные ручки и цеплялись за чулки… Катание могло закончиться в три часа ночи на обочине проселочной дороги с пробитым колесом, но без запаски; или в плену у сотрудника ГАИ. В моем случае, как Вы уже поняли, все закончилось в почерневшей хибарке, заполненной тремя неизменны-ми составляющими счастья Сама, а именно: пустыми бутылками из под «Амаретто», коих было превеликое множество; полными бутылками «Амаретто», коих было чуть поменьше; и пестрой «свитой» из самых близких друзей. Самсонов любил видеть рядом с собой пару одноклассников, с детства привычных к его выходкам; нелишней была и пара друзей-универсалов, совмещающих функции водителей, поваров и телохранителей; и для комплекта – ка-кой-нибудь смачный персонаж в качестве шута. Состав «друзей» регулярно менялся, но девушки в компании Сама были неизменно яркие. Самсонов не заботился о психологической совместимости своих «приближенных». Мало того, ему нравилось живое человеческое общение, со стычками и ссорами, периодически перерастающими в бурные скандалы. Он любил крайности.
Но главное, он почитал своим наипервейшим долгом ежесекундно третировать свою подружку, что собственно и делало его «не тем парнем» для меня. Завести себе девушку и ни разу не наградить ее звонкой пощечиной? А зачем тогда она нужна? Тут я решительно не могла с ним согласиться.
А что касалось специальности Самсона Викторовича Самсонова, то он большего всего на свете обожал обирать ближних своих и далеких тоже, всеми мыслимыми и немыслимыми способами, что делало его «не тем парнем» для всех вообще. Объегорить кого-нибудь, а потом смыться в неизвестном направлении, вот что он называл – «трудиться». Специальные учреждения тщетно пытались его разыскать. По крайней мере, 5 уголовных дел (об этом Сам сообщал с гордостью) томились без главного героя на пыльных полках в городской прокуратуре. Да и сами пострадавшие не сидели, сложа руки, они разыскивали Сама с завидным усердием, оптимистично полагая, что при встрече смогут выколотить из него свои денежки. Но он не был наивным Буратино, и всячески уклонялся от подобных встреч. А поскольку он не был расистом, то разыскивали его горемыки всех оттенков и народностей. А поскольку для торжества справедливости, все средства хороши, они хватались за любую ниточку, ведущую к грабителю. А меня, по иронии судьбы, родители назвали Ариадна.
2
Это я сейчас так складно все рассказываю. А в тот замечательный, жаркий день, войдя в здание общежи-тия, я даже и не подозревала, что кто-то может разыскивать меня. Я была пьяна своей, вновь обретенной, свобо-дой, мне хотелось петь. Но для всех окружающих я все еще была девушкой плохого парня Самсона, как и неделю назад. Появление мое было встречено неловкой паузой. Соседки как-то странно переглянулись, а потом спросили очевидное: «Это Ты?».
-Не ждали? – спросила я с улыбкой.
Тут они вновь переглянулись. И Ленка, самая любопытная, поинтересовалась:
-Ты одна? А где твой страстный обожатель?
Я сдержано сообщила, что все это уже в прошлом, и принялась изучать содержимое своего комода. И тут милые девочки-соседки принялись наперебой вываливать на мою буйную голову жуткие новости. Во-первых, как только мы с Самсоновым отбыли в его загородный дом, сюда заезжали какие-то очень серьезные, вежливые люди; спрашивали, где этот «Милый Парень» - так они его назвали. Во-вторых, потом они появились еще раз, но спрашивали уже не «Милого Парня», а его девушку.
-Ну, и что? Я тут причем? – беззаботно отозвалась я, свободная и прекрасная своей свободой, наполовину скры-вающаяся в широко разверстой пасти комода.
-Ты ведь его девушка! – сочувственно объяснили соседки.
И тут мне все стало ясно. Поскольку о нашем утреннем разрыве еще не поведали вечерние газеты, для всех я – подруга Сама; следовательно, многие захотят найти меня и после некоторых усилий, выйти на него. От осознания, что означает моя же собственная уклончивая формулировка – «некоторые усилия», мне стало дурно. Я заметалась в чреве комода, желая все всем объяснить прямо сейчас, и прикладываясь головой о какие-то ручки, цепляясь за крючки и пуговицы, и естественно приходя от этого в негодование, и тут же в полное бешенство приходя от догад-ки, что никто мне не поверит, и у меня, черт побери, неприятности, настоящие неприятности. Минута, не меньше, ушла на то, чтобы взять себя в руки и выбраться из комода. Пунцовая и потная я вновь очутилась в комнате, вооб-ражая, как должно быть нелепо минуту назад сучила ногами на глазах у соседей. Все еще не отдышавшись, я взы-скательно оглядела всех присутствующих. Но никто даже не пытался улыбнуться. Они смотрели на меня с ужасом, как на обреченную. И только словоохотливый муженек Ленки, Светозар, принялся объяснять мне то, что я и без него поняла, трепыхаясь в комоде. Особо удалась та часть повествования, где он красочно описал нюансы допроса с пристрастием, подробно остановившись на инструментах, коими визитеры, по его мнению, смогут развязать мне язык. Из его монолога я сделала неожиданный вывод – мое черное бюстье было найдено в шкафчике Ленки неслучайно, Светозар, оказывается, давно меня хотел… Однако, он прав. Нужно было рвать когти.
Вот только куда? Размышляя над этим, я принялась собирать дорожную сумку. Видно, здорово я ушибла голову в схватке с комодом, потому как не сбежала сразу, а направилась в душ. Мое неудержимое стремление к чистоте едва меня не сгубило. Что греха таить, порой я веду себя, как полная идиотка. Ну, а с кем не бывает?
Поначалу душ пошел мне на пользу: смыла пот, успокоилась. Я покинула душевую, увенчанная чалмой из поло-тенца, с зеленой густой маской на лице, и с именем предполагаемого спасителя в мыслях. И прямо так, хотя это и не в моем обычае, поперлась на другой этаж. Вы спросите, что меня понесло в таком виде, да еще и на другой этаж? Я отправилась звонить потенциальному Зоро. На нашем этаже телефон сломали какие-то «добрые люди». А про маску на лице я просто забыла. Вот спускаюсь я по лестнице все в тех же шлепанцах и халате, вся такая зеле-ная и задумчивая, и сталкиваюсь на ступенях с солидными людьми в дорогих костюмах. Они меня и спрашивают, давно ли я тут живу и всех ли знаю, а я бодренько так отвечаю, что живу давно и знаю многих, а что? А они спра-шивают, вежливо так, тактично, мол, не знаете ли Вы такую Ариадну, росту она, примерно Вашего, телосложение нормальное, пока нормальное, тут один из них криво усмехнулся, а вот на лицо она, тут они все поморщились от моего зеленого вида, очень мила. Я беспечно, стараясь и на словах соответствовать образу тетки, слоняющейся по коридору в непотребном виде, так отвечаю: «Не-а, не знаю! Я бы запомнила, больно имя-то у ней мудреное! Я б такое чудное имя точно бы запомнила!». Это вслух, а про себя, во-первых, я позлорадствовала, не узнали меня под маской ироды. Во-вторых, обиделась, она значит мила, а я – нет! Ну, а в-третьих, покраснела я от лжи, врать я с детства не умела, и тут дурно мне стало, а вдруг моя краснота сквозь зелень проступит и они по моему «созревше-му» виду обо всем догадаются… Обошлось. Господа откланялись, а я наслаждалась адреналином. Значит, не моя правда. Этот день был не совсем невезучим, а выходит даже и счастливым.
Ну, я решила, сегодня они уже не вернуться по мою душу, можно спокойно звонить, искать убежище. «Спаситель» расхохотался в ответ на мои сбивчивые объяснения, но согласился приютить меня. Когда основательно стемнело, я покинула общагу. Для начала нужно было добраться до метро.
3
На трамвайной остановке я наткнулась на Валю Безусенко – соседа из комнаты напротив. Я его знала лишь на-глядно, кивали друг другу при встрече, сигареты стреляли, не припомню, чтобы мы с ним хоть раз беседовали дольше 5 минут. А тут он вылупился на меня, как на привидение, впился пальцами в пуговицу на моей бархатной кофточке, и заявил, что я должна его выслушать. Куда было деваться? Пришлось слушать. Сбиваясь и путаясь, Валентин поведал мне дикую историю о том, что он умеет убивать словом. Стоит ему брякнуть сгоряча: «Чтоб ты сдох!» - и все: обидчик через три дня, ну через неделю максимум, попадает в морг. Я слушала Валю, и думала, что же это мне сегодня так везет, все желают со мной общаться. Валентин распалялся все больше и больше, приводил кучу доводов, грозился показать свои дневники аж с 8-го класса, и меня в который уж раз за день прошиб пот… И при чем тут я?
-Я ж не чаял тебя встретить, Ариадна, я ж тебя проклял, когда из-за тебя с Лилькой поругался!
-Ты меня проклял?! – я почувствовала, что каменею.
-Я ж тебе и толкую об этом! Проклял, теми же словами, все как обычно, а ты – жива-здорова…
-А когда это было? Недавно? – допытывалась я.
-Где-то полгода назад, пойдем ко мне – я тебе точную дату в дневнике найду, - радушно предложил Валентин.
-Нет. – Твердо изрекла я. – Мне нужно идти.
-Да, пойми же ты! Это очень, очень важно. На тебя не действует сила слова… - два последних слова он произнес благоговейно.
-Валентин, послушай, - я сжала его ладонь, которой все это время он теребил мою пуговицу, он тут же выпрямился и уткнулся мне в глаза своими расширенными зрачками.
-Ты прав, Валентин, на меня не влияет сила слова, - провозгласила я торжественно и властно, - мне пора ехать.
Он тут же отпустил мою пуговицу и обмяк.
-Но ты скажи, ты сможешь когда-нибудь простить меня? – спросил робко «повелитель слов».
-Уже простила. Береги себя. – Улыбнулась я и направилась к трамваю.
Продолжение следует
Но на самом деле мы были едва знакомы, и ничто не указывало на его симпатию ко мне. Я была в полной растерянности, ибо трудно отвергать то, что тебе не предлагали. «Да, я не отвергаю…» - промямлила я нерешительно, после чего слезы на его глазах высохли, и он бесцеремонно прошел в комнату, где я жила, и соответственно в мою жизнь.
Глаза его казались слишком темными на фоне светлых волос и бровей, ноги были слишком длинными, колени – острыми. Весь он был какой-то угловатый, нескладный, долговязый. Звали его «Сам», «По фамилии «Самсонов» и по имени – Самсон» - дразнили его в школе.
Об этом мне поведал мой однокашник Сашка Буркин, знавший Сама с первого дня в детском садике до последнего звонка в школе. Сашка рассказывал о Самсоне много нелицеприятного, особо напирая на то, что Сам по-скотски относится к девушкам. «Зачем ты мне все это рассказываешь?» - недоумевала я. «Затем и рассказываю, что нака-зать его надо. Наказать его должна женщина, на место козла поставить, а тебе это по плечу!» - заявил Сашка. Нака-зывать малознакомого «козла» не хотелось. Я уклончиво пообещала: «Когда-нибудь при случае…» - надеясь, что Самсонова никогда в своей жизни не встречу. Ах, как же я ошибалась! Не прошло и месяца, как его привела к нам в общагу Дашка, шестнадцатилетняя сестренка моей соседки, причем то, как она держала его за руку, заглядывала снизу вверх в его глаза, смеялась всем его шуткам, выдавало ее с головой. Рискуя вызвать гнев юной максималистки, я предостерегла ее. Дашка выслушала меня внимательно, и даже не послала к чертовой матери, но она была влюблена… Через месяц Сам ее бросил, ну а я на всю жизнь приобрела в ее лице подругу. Прошло целых два года, прежде чем он постучал в мою дверь. Когда я поняла, что обречена на общество Самсонова, мне вдруг захотелось понять, чем он прельщает всех этих женщин. Любопытно мне стало, о чем сожалеют Яны, Юлианы и Эвелины, о чем плачут Вероники, Беллы и Алисы, когда он отбывает в поисках новой жертвы. Я так и не смогла найти ответы на эти вопросы, потому как через неделю была сыта его обществом по горло.
1
Возможно, я когда-нибудь забуду 1 июля 1992 года. Это была среда, и все у меня шло наперекосяк. Нельзя сказать, что мне всегда особенно не везло в начале июля или по средам, вовсе нет. В среду утром я окончательно поняла, что пора ставить точку в общении с Самом. Я решила просто уехать, наивно полагая, что в тот самый миг, когда двери его загородного домика за мной захлопнутся, роман наш канет в Лету.
«Загородный домик» стал для меня первым промахом Сама. Он обещал: «Я увезу тебя в мой загородный домик», кто ж знал, что он выражается фигурально. Потемневшую, ветхую избу, окруженную почерневшими сараями и чахлым палисадником, в самом лучшем случае можно было именовать «дача», или для пущего стеба – «фазенда». В одном он был прав - находилось чудо деревянного зодчества далече от благ цивилизации. И первого июля, в среду, прямо с раннего утра передо мной стоял вопрос: как же выбираться в город?
Дело усложнялось тем, что Самсон не любил, когда его бросают подружки. Он был консервативен в этом вопросе, предпочитал все делать сам, не утруждая даму. А я решила проявить инициативу. С чего бы вдруг? Он так и спро-сил меня: «С чего бы вдруг?». Я не желала ему объяснять, с чего. Он бы не понял. Он бы изумленно поднял брови: «Тебе не нравится мой образ жизни?». Мне пришлось бы ответить утвердительно, и за этим последовали бы дополнительные вопросы, на которые у меня не было желания отвечать. Поэтому я предпочла диалогу небольшую схватку в избе, с переменным успехом Сама, большая часть моих вещей досталась ему в качестве утешительного приза; затем последовала гонка с препятствиями среди грядок моркови и укропа, сопровождаемая матерной бра-нью, щедро подслащенной нежными прозвищами. Брань предназначалась мне. Суть ее сводилась к простой мысли: «Не покидай меня, не будь такой жестокой!». Не растрачивая энергию на ответы, я сумела прорваться за калитку, и помчалась прямо в тапочках в сторону города. И как я ухитрилась выбрать верное направление! Уже в электричке, увозящей меня в Москву, я убедила себя, что это не тапочки, а легкие летние шлепанцы. Прочих пассажиров убеждать не стала, все равно не поверили бы. Главное, вот она - свобода!
Вам я, конечно, могу объяснить, с чего вдруг я решила уйти. Дело в том, что Сам пропагандировал экстремальные виды отдыха. Он обожал кататься по городу на стареньком «Москвиче» с чудовищно-мощным двигателем от тро-фейного самолета, то поливая прохожих шампанским, то стреляя по ним из спортивной мелкокалиберной винтов-ки. Он любил устраивать «русское сафари», как он это называл, для самых близких друзей. Для этого мероприятия требовалось не менее 8 человек, которые должны были, прежде всего, умудриться сесть в один автомобиль. Затем каждому выдавалась бутылка «Амаретто». Самсонов зорко следил за тем, чтобы посуду опорожняли как можно быстрее. Словно «Амаретто» было главным атрибутом развлечения, и без него никакой радости не будет. Как он ошибался!
А кто из нас не ошибался? Я ведь тоже согласилась принять участие в этом безобразии. Кто ж знал, что нам, из-нывающим в тесноте в самых причудливых, не всегда пристойных, позах, предстоит гонять на машине в сумерках по лесу! Самсонов был готов ежедневно рисковать здоровьем друзей, желая воплотить в жизнь бессмертный опус: «Ехала машина темным лесом за каким-то интересом». Сколько было радости, когда мы все, слегка помятые, но живые, вышли на благословенную землю!
К женщинам у него был свой подход. Он любил поражать, и никогда не повторялся. Ну, почти никогда. Все у него было через край! Ворваться в людный бар, шумно приблизиться к столику своей, еще ничего не подозревающей, избранницы; обрушить ей на голову из огромной спортивной сумки пару десятков тугих банковских пачек, тут же рухнуть перед ней на колени – это было только начало. Затем, пользуясь шоком жертвы, он грузил последнюю в серебристый (нерастаможенный, угнанный, возможны варианты) «Мерседес», густо посыпал ее шипастыми роза-ми, которые бедняжка принуждена была всю дорогу держать в руках. Он на этом просто настаивал, так ведь «романтичнее». А розы-злодейки пребольно ранили нежные ручки и цеплялись за чулки… Катание могло закончиться в три часа ночи на обочине проселочной дороги с пробитым колесом, но без запаски; или в плену у сотрудника ГАИ. В моем случае, как Вы уже поняли, все закончилось в почерневшей хибарке, заполненной тремя неизменны-ми составляющими счастья Сама, а именно: пустыми бутылками из под «Амаретто», коих было превеликое множество; полными бутылками «Амаретто», коих было чуть поменьше; и пестрой «свитой» из самых близких друзей. Самсонов любил видеть рядом с собой пару одноклассников, с детства привычных к его выходкам; нелишней была и пара друзей-универсалов, совмещающих функции водителей, поваров и телохранителей; и для комплекта – ка-кой-нибудь смачный персонаж в качестве шута. Состав «друзей» регулярно менялся, но девушки в компании Сама были неизменно яркие. Самсонов не заботился о психологической совместимости своих «приближенных». Мало того, ему нравилось живое человеческое общение, со стычками и ссорами, периодически перерастающими в бурные скандалы. Он любил крайности.
Но главное, он почитал своим наипервейшим долгом ежесекундно третировать свою подружку, что собственно и делало его «не тем парнем» для меня. Завести себе девушку и ни разу не наградить ее звонкой пощечиной? А зачем тогда она нужна? Тут я решительно не могла с ним согласиться.
А что касалось специальности Самсона Викторовича Самсонова, то он большего всего на свете обожал обирать ближних своих и далеких тоже, всеми мыслимыми и немыслимыми способами, что делало его «не тем парнем» для всех вообще. Объегорить кого-нибудь, а потом смыться в неизвестном направлении, вот что он называл – «трудиться». Специальные учреждения тщетно пытались его разыскать. По крайней мере, 5 уголовных дел (об этом Сам сообщал с гордостью) томились без главного героя на пыльных полках в городской прокуратуре. Да и сами пострадавшие не сидели, сложа руки, они разыскивали Сама с завидным усердием, оптимистично полагая, что при встрече смогут выколотить из него свои денежки. Но он не был наивным Буратино, и всячески уклонялся от подобных встреч. А поскольку он не был расистом, то разыскивали его горемыки всех оттенков и народностей. А поскольку для торжества справедливости, все средства хороши, они хватались за любую ниточку, ведущую к грабителю. А меня, по иронии судьбы, родители назвали Ариадна.
2
Это я сейчас так складно все рассказываю. А в тот замечательный, жаркий день, войдя в здание общежи-тия, я даже и не подозревала, что кто-то может разыскивать меня. Я была пьяна своей, вновь обретенной, свобо-дой, мне хотелось петь. Но для всех окружающих я все еще была девушкой плохого парня Самсона, как и неделю назад. Появление мое было встречено неловкой паузой. Соседки как-то странно переглянулись, а потом спросили очевидное: «Это Ты?».
-Не ждали? – спросила я с улыбкой.
Тут они вновь переглянулись. И Ленка, самая любопытная, поинтересовалась:
-Ты одна? А где твой страстный обожатель?
Я сдержано сообщила, что все это уже в прошлом, и принялась изучать содержимое своего комода. И тут милые девочки-соседки принялись наперебой вываливать на мою буйную голову жуткие новости. Во-первых, как только мы с Самсоновым отбыли в его загородный дом, сюда заезжали какие-то очень серьезные, вежливые люди; спрашивали, где этот «Милый Парень» - так они его назвали. Во-вторых, потом они появились еще раз, но спрашивали уже не «Милого Парня», а его девушку.
-Ну, и что? Я тут причем? – беззаботно отозвалась я, свободная и прекрасная своей свободой, наполовину скры-вающаяся в широко разверстой пасти комода.
-Ты ведь его девушка! – сочувственно объяснили соседки.
И тут мне все стало ясно. Поскольку о нашем утреннем разрыве еще не поведали вечерние газеты, для всех я – подруга Сама; следовательно, многие захотят найти меня и после некоторых усилий, выйти на него. От осознания, что означает моя же собственная уклончивая формулировка – «некоторые усилия», мне стало дурно. Я заметалась в чреве комода, желая все всем объяснить прямо сейчас, и прикладываясь головой о какие-то ручки, цепляясь за крючки и пуговицы, и естественно приходя от этого в негодование, и тут же в полное бешенство приходя от догад-ки, что никто мне не поверит, и у меня, черт побери, неприятности, настоящие неприятности. Минута, не меньше, ушла на то, чтобы взять себя в руки и выбраться из комода. Пунцовая и потная я вновь очутилась в комнате, вооб-ражая, как должно быть нелепо минуту назад сучила ногами на глазах у соседей. Все еще не отдышавшись, я взы-скательно оглядела всех присутствующих. Но никто даже не пытался улыбнуться. Они смотрели на меня с ужасом, как на обреченную. И только словоохотливый муженек Ленки, Светозар, принялся объяснять мне то, что я и без него поняла, трепыхаясь в комоде. Особо удалась та часть повествования, где он красочно описал нюансы допроса с пристрастием, подробно остановившись на инструментах, коими визитеры, по его мнению, смогут развязать мне язык. Из его монолога я сделала неожиданный вывод – мое черное бюстье было найдено в шкафчике Ленки неслучайно, Светозар, оказывается, давно меня хотел… Однако, он прав. Нужно было рвать когти.
Вот только куда? Размышляя над этим, я принялась собирать дорожную сумку. Видно, здорово я ушибла голову в схватке с комодом, потому как не сбежала сразу, а направилась в душ. Мое неудержимое стремление к чистоте едва меня не сгубило. Что греха таить, порой я веду себя, как полная идиотка. Ну, а с кем не бывает?
Поначалу душ пошел мне на пользу: смыла пот, успокоилась. Я покинула душевую, увенчанная чалмой из поло-тенца, с зеленой густой маской на лице, и с именем предполагаемого спасителя в мыслях. И прямо так, хотя это и не в моем обычае, поперлась на другой этаж. Вы спросите, что меня понесло в таком виде, да еще и на другой этаж? Я отправилась звонить потенциальному Зоро. На нашем этаже телефон сломали какие-то «добрые люди». А про маску на лице я просто забыла. Вот спускаюсь я по лестнице все в тех же шлепанцах и халате, вся такая зеле-ная и задумчивая, и сталкиваюсь на ступенях с солидными людьми в дорогих костюмах. Они меня и спрашивают, давно ли я тут живу и всех ли знаю, а я бодренько так отвечаю, что живу давно и знаю многих, а что? А они спра-шивают, вежливо так, тактично, мол, не знаете ли Вы такую Ариадну, росту она, примерно Вашего, телосложение нормальное, пока нормальное, тут один из них криво усмехнулся, а вот на лицо она, тут они все поморщились от моего зеленого вида, очень мила. Я беспечно, стараясь и на словах соответствовать образу тетки, слоняющейся по коридору в непотребном виде, так отвечаю: «Не-а, не знаю! Я бы запомнила, больно имя-то у ней мудреное! Я б такое чудное имя точно бы запомнила!». Это вслух, а про себя, во-первых, я позлорадствовала, не узнали меня под маской ироды. Во-вторых, обиделась, она значит мила, а я – нет! Ну, а в-третьих, покраснела я от лжи, врать я с детства не умела, и тут дурно мне стало, а вдруг моя краснота сквозь зелень проступит и они по моему «созревше-му» виду обо всем догадаются… Обошлось. Господа откланялись, а я наслаждалась адреналином. Значит, не моя правда. Этот день был не совсем невезучим, а выходит даже и счастливым.
Ну, я решила, сегодня они уже не вернуться по мою душу, можно спокойно звонить, искать убежище. «Спаситель» расхохотался в ответ на мои сбивчивые объяснения, но согласился приютить меня. Когда основательно стемнело, я покинула общагу. Для начала нужно было добраться до метро.
3
На трамвайной остановке я наткнулась на Валю Безусенко – соседа из комнаты напротив. Я его знала лишь на-глядно, кивали друг другу при встрече, сигареты стреляли, не припомню, чтобы мы с ним хоть раз беседовали дольше 5 минут. А тут он вылупился на меня, как на привидение, впился пальцами в пуговицу на моей бархатной кофточке, и заявил, что я должна его выслушать. Куда было деваться? Пришлось слушать. Сбиваясь и путаясь, Валентин поведал мне дикую историю о том, что он умеет убивать словом. Стоит ему брякнуть сгоряча: «Чтоб ты сдох!» - и все: обидчик через три дня, ну через неделю максимум, попадает в морг. Я слушала Валю, и думала, что же это мне сегодня так везет, все желают со мной общаться. Валентин распалялся все больше и больше, приводил кучу доводов, грозился показать свои дневники аж с 8-го класса, и меня в который уж раз за день прошиб пот… И при чем тут я?
-Я ж не чаял тебя встретить, Ариадна, я ж тебя проклял, когда из-за тебя с Лилькой поругался!
-Ты меня проклял?! – я почувствовала, что каменею.
-Я ж тебе и толкую об этом! Проклял, теми же словами, все как обычно, а ты – жива-здорова…
-А когда это было? Недавно? – допытывалась я.
-Где-то полгода назад, пойдем ко мне – я тебе точную дату в дневнике найду, - радушно предложил Валентин.
-Нет. – Твердо изрекла я. – Мне нужно идти.
-Да, пойми же ты! Это очень, очень важно. На тебя не действует сила слова… - два последних слова он произнес благоговейно.
-Валентин, послушай, - я сжала его ладонь, которой все это время он теребил мою пуговицу, он тут же выпрямился и уткнулся мне в глаза своими расширенными зрачками.
-Ты прав, Валентин, на меня не влияет сила слова, - провозгласила я торжественно и властно, - мне пора ехать.
Он тут же отпустил мою пуговицу и обмяк.
-Но ты скажи, ты сможешь когда-нибудь простить меня? – спросил робко «повелитель слов».
-Уже простила. Береги себя. – Улыбнулась я и направилась к трамваю.
Продолжение следует
