![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
serebryakovaaЛетом 1993 года, в Доме аспиранта МГУ, на улице Шверника, мне подарили замечательную книгу «Album Romanum» Вадима Алексеева. Скупые данные на обложке – «Москва «ПРОМЕТЕЙ» 1989 год. Тираж 20 000 экз.» С тех самых пор, эта книга – одно из главных сокровищ моей книжной коллекции. Предлагаю вниманию потенциальных читателей предисловие Алексеева к книге.
От переводчика
Предлагаемая читателю поэтическая антология составлялась мною в течение десяти лет. Все это время я не был связан ни издательским заказом, ни каким-либо другим внешним стимулом, вынуждающим порой переводчика работать не из любви, а по расчету. Ни разу не изменил я своему принципу – браться за перевод стихотворения лишь тогда, когда оно меня чем-то поразило, восхитило или растрогало.
Переводить стихи знаменитых поэтов можно только от большого смирения (на какое, впрочем, способны лишь те, кто познал великую гордыню). Очень часто интерпретатору грозит искушение оставить на поэтической версии отпечаток своей переводческой индивидуальности, и очень редко, увы, он способен устоять перед этим соблазном. В результате мы, сами того не ведая, получаем порой представление о зарубежной поэтической классике по стилистически креолизированным переводам-гибридам, пусть даже и безупречным в плане версификационной техники. Существует целая переводческая школа, определяющая эту тенденцию, толкующая об индивидуальном стиле переводчика и защищающая сомнительный принцип «А я так вижу!».
Мне кажется, переводческий акт несовместим с желанием самовыразится, хотя на практике это происходит довольно часто. В искусстве существуют такие области, где самовыражение просто неуместно, а иногда и кощунственно. Разве возможно оно, например, в иконописи? К такой области, по-моему, относится и стихотворный перевод. Я считаю, что стилистически креолизированная версия исторически обречена – она посягает на культурные инварианты и ведет к знакомой спутанности, а без стабильных ориентиров в искусстве не возможна и традиция. Индивидуальный стиль великого поэта и есть такой ориентир. Воссоздать его в переводе – моя мечта.
Общепризнанно – ни в одном другом языке нет такого конкурса поэтических переводов, как в русском. Этому способствовали не только известные достоинства русского языка, но и принципиальный подход к стихотворному переводу, которым русская поэтическая традиция отличается от, например, западноевропейской. Поль Валери, имея в виду именно французскую традицию переложения стихов, игнорируя передачу метра, рифмы, мелодии, звукозаписи подлинника, сравнил переводы великих поэтов с архитектурными чертежами, которые могут быть превосходными, но за которыми неразличимы сами дворцы, здания, храмы. Им недостает третьего измерения., которое превратило бы их из созданий мыслимых в зримые. С самого начала русская традиция поэтического перевода такой путь отвергла. Но стремление сохранить в переводе «третье измерение» оригинала зачастую влечет за собой такую трансформацию поэтического смысла, которая грозит превратить окончательную версию в другое стихотворение. Борьба за точность воссоздания и порождает множественность переводов.
А возможна ли трансформация без искажения? Теория перевода еще не дала безусловно положительного ответа на этот вопрос, хотя некоторые переводчики, в том числе и автор этих строк, не исключают такую возможность. Свою позицию я попытался обосновать теоретически и практически – многие переводы, включенные в эту коллекцию, я предлагаю рассмотреть в качестве иллюстраций, демонстрирующих научную состоятельность породившего их метода.
Вадим Алексеев
См. : Алексеев В.В. Французское стихотворение как объект перевода (на материале поэзии Ш. Бодлера, П. Верлена и С. Малларме) Дис. Канд. Филол. Наук – Киев, 1988.
http://zhurnal.lib.ru/a/alekseew_wadim_wiktorowich/
От переводчика
Предлагаемая читателю поэтическая антология составлялась мною в течение десяти лет. Все это время я не был связан ни издательским заказом, ни каким-либо другим внешним стимулом, вынуждающим порой переводчика работать не из любви, а по расчету. Ни разу не изменил я своему принципу – браться за перевод стихотворения лишь тогда, когда оно меня чем-то поразило, восхитило или растрогало.
Переводить стихи знаменитых поэтов можно только от большого смирения (на какое, впрочем, способны лишь те, кто познал великую гордыню). Очень часто интерпретатору грозит искушение оставить на поэтической версии отпечаток своей переводческой индивидуальности, и очень редко, увы, он способен устоять перед этим соблазном. В результате мы, сами того не ведая, получаем порой представление о зарубежной поэтической классике по стилистически креолизированным переводам-гибридам, пусть даже и безупречным в плане версификационной техники. Существует целая переводческая школа, определяющая эту тенденцию, толкующая об индивидуальном стиле переводчика и защищающая сомнительный принцип «А я так вижу!».
Мне кажется, переводческий акт несовместим с желанием самовыразится, хотя на практике это происходит довольно часто. В искусстве существуют такие области, где самовыражение просто неуместно, а иногда и кощунственно. Разве возможно оно, например, в иконописи? К такой области, по-моему, относится и стихотворный перевод. Я считаю, что стилистически креолизированная версия исторически обречена – она посягает на культурные инварианты и ведет к знакомой спутанности, а без стабильных ориентиров в искусстве не возможна и традиция. Индивидуальный стиль великого поэта и есть такой ориентир. Воссоздать его в переводе – моя мечта.
Общепризнанно – ни в одном другом языке нет такого конкурса поэтических переводов, как в русском. Этому способствовали не только известные достоинства русского языка, но и принципиальный подход к стихотворному переводу, которым русская поэтическая традиция отличается от, например, западноевропейской. Поль Валери, имея в виду именно французскую традицию переложения стихов, игнорируя передачу метра, рифмы, мелодии, звукозаписи подлинника, сравнил переводы великих поэтов с архитектурными чертежами, которые могут быть превосходными, но за которыми неразличимы сами дворцы, здания, храмы. Им недостает третьего измерения., которое превратило бы их из созданий мыслимых в зримые. С самого начала русская традиция поэтического перевода такой путь отвергла. Но стремление сохранить в переводе «третье измерение» оригинала зачастую влечет за собой такую трансформацию поэтического смысла, которая грозит превратить окончательную версию в другое стихотворение. Борьба за точность воссоздания и порождает множественность переводов.
А возможна ли трансформация без искажения? Теория перевода еще не дала безусловно положительного ответа на этот вопрос, хотя некоторые переводчики, в том числе и автор этих строк, не исключают такую возможность. Свою позицию я попытался обосновать теоретически и практически – многие переводы, включенные в эту коллекцию, я предлагаю рассмотреть в качестве иллюстраций, демонстрирующих научную состоятельность породившего их метода.
Вадим Алексеев
См. : Алексеев В.В. Французское стихотворение как объект перевода (на материале поэзии Ш. Бодлера, П. Верлена и С. Малларме) Дис. Канд. Филол. Наук – Киев, 1988.
http://zhurnal.lib.ru/a/alekseew_wadim_wiktorowich/
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2011-07-21 12:00 pm (UTC)Ужасно интересный дядька! Особенно понравилось про "креолизацию".
Действительно, его переводы выламываются из русской традиции.
А Наташа
no subject
Date: 2011-07-22 08:10 am (UTC)Оригинальный переводчик и неоднозначный человек. Испанский выучил еще в школе, где учился с испанскими детьми, вывезенными в СССР в 30-е годы 20 века.
Стихи древних изначально заучивал наизусть НЕ ЗНАЯ ЯЗЫКА (как это было, по его личному признанию, со стихами Катулла), и лишь затем, выучив язык, спустя годы переводил их.