Ода Собирателю Урожая (2)

[serebryakovaa]

Начало здесь

8

Иду ли я домой, или принимаю ванну, или засыпаю на своих слишком холодных простынях, что бы я ни делала, я ежеминутно приближаюсь к Тебе…


Мысленно я тысячи раз встречаю Тебя на перроне, в аэропорту, в Москве, в Великих Луках, в Лондоне, на Венере или в любом другом воображаемом, и от этого еще более прекрасном, месте…
Я снова и снова “прокручиваю” один и тот же кадр – кадр нашей встречи: в разных ракурсах, с разных сторон, при различном освещении и времени суток.

Я “примеряю” для дня нашей встречи все времена года: слякотную столичную зиму, или раннюю улыбчивую весну, или лето, очень знойное лето… Я пытаюсь предвосхитить, пережить, смоделировать этот день – самый счастливый день моей жизни. Пусть он будет безукоризненным, кинематографически-прекрасным!… Порой я вижу наши силуэты издалека, а порой – так близко, что можно разглядеть Твои расширенные зрачки и снежинки у меня на волосах…

Я подбегаю к Тебе… Я опять увидела Тебя чуть раньше… Это оттого, что я так давно Тебя жду… Вот я заметила Тебя и бросаюсь навстречу, и в тот же момент Ты поднимаешь глаза и радость освещает Твое лицо … И так снова и снова… Я и режиссер, и оператор, и сторонний наблюдатель, и Женщина, бегущая Тебе навстречу…Я подбегаю к Тебе…

Я подбегаю к Тебе по залитой солнцем осенней аллее
Я попираю ногами осколки кленовых сердечек
Сквозь бормотание ветра, губами алея
Сквозь безудержный смех детворы, что дрожит как бубенчик
Черные ткани одежд развиваются крыльями птицы
Это не траур, контраст для волос непослушных
Можно не плакать уже, можно не торопиться
Не остановят меня злые темные лужи
Я подбегаю к Тебе, я Тебя наконец-то настигла
Снова в плену сильных рук и пленению рада
Только молчи, Господин, чтоб не проговориться
Только меня удержи, моя боль и отрада

Где же ты? Где ты, Мой возлюбленный?

9

Стоило только вопросить, спросить, позвать: «Где ты, Мой Возлюбленный?» - и ОН появился, в дверь вошел чуть усталый, хладно-предупредительный, небритый. «Гарлемский стиль», знаете ли, но во всем облике – аккуратная сдержанность. Вам бы показалось, что ОН спокоен, а я угадала-почувствовала недосказанное беспокойство, горечь в глазах разглядела. Весь в себе. «Вещь в себе». Боль в себе хранящий, несущий, оберегающий …

Вышел первым, дверь входную предусмотрительно придержал; молча-бережно, без подобострастия, дверцу автомобиля распахнул передо мной - села, сверкая ногами безумно красивыми – дверцу захлопнул ловким движением. Что твердил в тот момент про себя? Думал, о том, как ломает ехать на другой конец Москвы и кормить кошку, но надо – живая ведь кошка и ни в чем не виновата перед ним…
Потом ресторанчик, мясо на сквозняке, пиво в высоких стеклянных кружках, моя злость и ехидные шутки брата. Брат в тот вечер командовал парадом. А ОН, ОН сидит весь в своем мире, хотя вроде бы участвует в разговоре, курит и улыбается… Как я люблю изгоев! Наблюдаю, пока только наблюдаю, чуть отстранено, и вдруг замечаю дрожь своих рук… «Вот оно как? Уже для тебя все решилось? Сколько же времени понадобилось?» - с сарказмом вопрошаю мысленно саму себя. Доли секунды – глазами встретиться и услышать доверительное, к себе обращенное, объяснение прозвища, которым ЕГО зовет мой брат: «Это я…» - и все, ничего больше. А теперь вопрос: «КАК?» - только это и интересует. Как? А выхода нет. Только бы брат пил и пил свое пиво, только бы сидеть вот так и терзаться вопросом, на который нет ответа…

Ногу на ногу закинула так, словно судьбы народов решались от того, справлюсь я со своей юбкой или нет. Не справилась. Непослушная была на мне юбка, очень длинная, глубокими разрезами-ранами рассеченная. Знаю, заметил. От ЕГО внимательного взора не скрылись ни черно-алая бесстыдность кружевного треугольника, ни нарочитая неловкость моих пальцев. Счет, досада и холодный ветер. Бесконечно-долгая пятиминутная езда по каким-то улочкам и закоулкам… Брат ненадолго покидает автомобиль, а мы остаемся наедине… Приятная музыка и молчание: ОН – за рулем, я по диагонали на заднем сидении. Что-то пытаюсь сказать, разбавить молчание. Разговор не поддерживает, точно ждет, не дождется, когда мы покинем его авто, и ОН, наконец-то, останется один.

У подъезда, будь он проклят этот подъезд, что видится мне точкой, финалом несложившегося моего желания, брат вдруг начинает капризно требовать, чтобы ОН быстрее кормил свою кошку и присоединялся к нам. О, Брат, на беду ты это затеял! Ты ведь узнал мой маслянистый взгляд и дрожь терпкую в голосе, когда я над тарелками за столиком во всеуслышанье заявила: «А мне ОН, ОН! Нравится!» - в ответ на какую-то твою шуточку.
…Кошка была спасена. Вам ясно? Сексуальная кошка на облаках… TV, черная шелковая рубашка, трепет, а ОН, ОН методично уничтожал вино, найденное в дебрях холодильника, сидел в кресле отстранено, упорно не глядя в мою сторону. Кино смотрели. Какой-то вздор, я не следила за сюжетом; из кожи вон лезла, мелким бесом рассыпалась, на очередную колкость Брата выдохнула: «ОН – красивый!» Оборвал резко и властно: «Вот этого не люблю!» - и опять глазами встретились. Карие очи, прекрасные… Все. Хватит! И я огласила, как топор на плаху обрушила, свой приговор. Попытался спорить, в шутку обернуть, ан нет. Меня уже не остановишь.

…Эти минуты-тысячелетия в полутемной комнате, раскинувшись звездой морскою на диване, и догадка о том, что понятия не имею, как дальше быть, каков ОН… Раскинулась, разметалась, прислушиваясь к шуму воды в ванной.

…Сколько можно принимать душ? Сколько веков можно воду лить? Сколько воды утекло… Опять «накануне», и смутный трепет этого непознанного, детского, гордого, грубого… Не сразу, но приходит. Входит в сумрак комнаты, озираясь, точно ожидая подвоха, говорит что-то банальное, ненужное, вежливо меня целует. Как сладок чужой рот, незнакомый, чуть неловкий, как наверно чужд и неловок мой рот для НЕГО в эту минуту. Можно было не произносить слов впрочем, тела уже все решили, все поняли; а ОН вдруг, точно хватаясь за соломинку, вопрошает с деланным удивлением: «И полотенце снимать?» - ОН вошел к НЕЙ с полотенцем на бедрах…
И вот уже влажное полотенце летит в кучу своих сухих собратьев, покоящихся на кресле, и эта новизна, и неизбывная нежность, нежная благодарность за то, что желанна, за дыхание грубое, животное, за горькую боль незаполненного лона, сочащегося вожделенными водами-реками, «молочные реки и кисельные берега» - может быть об этом сказка? За то, что входит властно, напористо, сминая все на своем пути, точно прорывая вереницу траурных одиноких ночей на холодных простынях… Чужой человек дышит мне в лицо и мне сладко. Я голову теряю. Знаю одно – мне сладко, остальное не имеет смысла. Я не думаю о том, что будет завтра, что вообще будет дальше, и наступит ли для меня это самое ЗАВТРА. Мне хорошо сейчас. Да и как определить тот миг, когда лицо сжимающего тебя в объятиях мужчины, такое незнакомое, непривычное, чужое, становится родным, самым дорогим на свете? Где проходит та невидимая грань, что разделяет два состояния: “до” и “после”? В пресловутой точке – «сейчас»? СЕЙЧАС. Время свернулось змейкой, прикусившей свой хвост. Потекли неторопливые мгновения. Мы целуем друг друга, не в силах прерваться, переворачиваясь на огромном ложе. Сверху оказываешься то ты, то я. И в этом блаженном бесконечном вращении все перепуталось, и уже не важно, где мы находимся, когда это кончится, и, вообще, кто мы такие… В эту ночь, в эту первую ночь, всегда ведь бывает пресловутая первая ночь, мы - просто Мужчина и Женщина, искренние в своем первородном грехе…

10

С торжеством осознаю, что не ошиблась, в толпе узнала ЕГО, единственного, и улыбаюсь в темноте этому открытию. Я пока еще не видела группу крови, вытатуированную у Него под левым соском; я пока еще не знаю, как звучит Его голос по телефону; мне неведомо невероятное счастье целоваться в автомобиле, попавшем в «пробку»; жарко-жадно целоваться среди бесконечной вереницы авто, испытывая радость от этого внезапного препятствия по дороге домой…

Я не знаю о том, что не смогу уснуть, находясь с Ним рядом. Не знаю, пока еще не знаю, что до звонка будильника буду любоваться Им, содрогаясь от желания, саму себя одергивая упреком: «Остановись! Имей совесть! Ему же завтра рано вставать!» - и любя, возьму себя в руки – руки свои с Его спины уберу, потом со вздохом отодвинусь и погружу пальцы в бархатистую вязкую шкатулочку… Стон сдержу, стыд почувствовав от того, что сама, а не с Ним, но на Него глядя, и вновь задохнусь от неотступного неутоленного желания. Вспомню всю эту жаркую ночь, и почувствую прилив сил, и улыбнусь самой себе…

А сейчас мне все ново и сладко. Я пока еще не знаю, что Он скажет в самом конце…
А потом, после, после бала будет утро и Он, еще не проснувшись окончательно, разыщет под одеялом мои сладостные изгибы и начнет властно их исследовать, Мой Господин, Мой строгий повелитель…Весь день они с братом будут где-то мотаться по каким-то там важным делам … Но все кончается и ожидание тоже.
…Мы одни. Мы вдвоем. И признание, что Он весь день только и думал, что придет сюда, войдет-ворвется, как гладиатор, и овладеет мною там, где настигнет…

И домой возвращаться всякий раз с затуманенным слезами взором…
Жить не могу без Него. Хотя нет – могу, но не хочу. Дверь открыла на ощупь, ничего не видя от слез. Не снимая туфли, прошла в комнату, залезла в книги, отыскала Шекспира, «Гамлет», ту самую сцену погребения Офелии. «Я так её любил, как сорок тысяч братьев любить не смогут!» – почему же эти страстные слова Гамлет восклицал, спрыгивая в могилу на гроб своей покинутой накануне невесты? Почему он восклицает эти слова после того, как? Теперь, когда ей уже всё равно? Это очень по-русски, рассуждать о безграничной любви, попирая гроб любимого когда-то раньше, не зря же он употребляет глагол в прошедшем времени: «я так её любил…», а теперь не только нелюбимого, но и неживого, существа.

Неужели мне придется убить себя, чтобы заслужить Твое внимание, чтобы услышать запоздалое: «Я скучаю без Тебя. Я хочу быть с Тобой!».

Безответная любовь. Каждый Твой взгляд словно шаг навстречу, каждое слово – яркая вспышка космической близости; но именно за это я возненавижу Тебя, когда услышу “НЕТ”, именно это будет аргументом в пользу Твоей лживости, черствости, бездушия… Твоё нынешнее милосердие обернётся в будущем доказательством жестокости лишь потому, что в каждом Твоём слове я нахожу то, чего там нет, что Ты никогда в него не вложишь.

Взаимная любовь – мой мистический идеал, притягательный, но недостижимый. Волнующее чувство, когда все мысли, как планеты, вращаются вокруг локального Солнца – объекта твоих вожделений. Когда случайная фраза клеймит тавром, щеки пылают и душа долго еще ноет ожогом. Или напротив, откровенный взгляд проливается ласковым золотистым дождем, обволакивает сладостной истомой, сердце гулко стучит где-то в горле, а по жилам разносятся иголочки адреналина…Когда достаточно закрыть глаза, чтобы представить прекрасное, одурманенное страстью, лицо; жадный взгляд расширенных зрачков; вновь ощутить так близко чужой трепетный рот, прерывистое дыхание… и почувствовать ускользающую боль своих, прикушенных Вами, губ:

“…Пей меня, пей мою кровь…
Я хочу знать секрет твоих лет…
Я могу стать частью звезд
и умру, если ты скажешь: “Нет”…”

11

Как бы мне хотелось быть сейчас рядом с Тобой. Вместе провести неспешный вечер, слушая пластинки. Не спорить ни о чем, никуда не торопиться. Сидеть в сумерках на диване и слушать музыку, и держать друг друга за руки. Вот было бы здорово растянуть такой замечательный вечер на недельку-другую! Такой прекрасный бесконечный вечер при свечах под музыку Вивальди с предновогодним снегопадом за окном, или под DOORS со стучащими в окна дождевыми каплями. Прекрасный нежный вечер плавно-постепенно перетекающий в черноту ночи: “…новая страна на простынях из синего льна…”.

Когда Ты вернешься, а, кстати, когда же Ты все-таки вернешься? мы будем заниматься любовью и при свечах, и при ярком свете дня, и даже в темноте, но вооружившись фонариком! Ты будешь геологом-разведчиком, а я – самой неизведанной, извилистой, коварной, но таящей сокровища, расщелиной…
Но это только мечты, фантазии. Мои порочные фантазии. Вот я сижу в удобном низком кресле, и мне явился Ты, весь сотканный из лунного света, в компании восхитительно сложенного создания, сотканного из хмурого пасмурного неба… Вот Ты подвел своего приятеля к моим ногам, дал ему знак опуститься на колени, что темнокожий гость покорно сделал. На его лице написано, что он сделает это, и не только это, только оттого, что приказываешь ему Ты…Итак, он опустился на колени у моих ног и по Твоему знаку принялся поглаживать ладонями мои ступни, целовать щиколотки…А Ты, Жестокий, стоял рядом и любовался, только вот не ясно было, кем: мною или своим приятелем! А потом наклонился ко мне и приник нежным, таким чужим и узнаваемым одновременно, ртом к моим губам… Комната завращалась в моих закатившихся глазах. Ничего не осталось, только Мы – Я и Ты, два ночных зверя; два вьюнка, переплетенных между собой побегами; два шелковичных червячка в одном коконе, а кокон этот - Вселенная!… И в этом глобальном единстве от божественной симфонии неуверенно отвлекала одна-единственная посторонняя нота – эффект присутствия забытого нами наблюдателя, который все еще стоял в дверях комнаты, сверля вишнево-карими глазами наши безащитно-нагие тела…

Что мне осталось, кроме воспоминаний? Ничего. Осталась в памяти сумрачная комната, в центре которой - хрупкий журнальный столик, окруженным массивными креслами, и мерцающий экран TV где-то слева… Мне хочется, мечтается вернуться в эту полуночную комнату, где под потолком еще кружат отзвеневшие стоны и невнятный шепот… Мне хочется видеть пьяного офицера; и скомканные одежды на ковре, и повсюду в комнате следы борьбы и утоленной страсти.
Вот Он сидит расслабленный, опустошенный в мягком кресле, в ванную не хочет идти, лень Ему, истома и нега… Пиво холодное, запотевшая кружка, трехдневная щетина, мягкая, кстати, Ему идет очень… Бывает же такая гармония, такая демоническая, чуть хищная красота. Пьян, чуть пьян, опустошен. Думает о чем-то приятном.…

А теперь я могу намечтать, вообразить и себя – жаркую, зависимую от Него, от этого неуловимого, неверящего мне, русского офицера. Что ему до меня? Он может в ответ на нежное слово бросить с улыбкой, без злости: «Не пойте мне, мадам, военных песен…». А что мне до него? Мне до Него есть дело. Вот даже сейчас, когда спектакль окончен, еще одна война проиграна. Где? И кем? Кому? Кто капитулировал? Я, конечно. Но Он тем не менее – исчерпан, а я, как вампир, налилась новой энергией и готовлюсь к очередной вылазке в стан неприятеля-приятеля… И при этом я проигрываю схватку за схваткой. Я уже сама с ужасом верю, что Он, пьяный, потный и красивый офицер соблазнил меня, наивную пионерку, а теперь засыпает удовлетворенный. Безумная, следы готова целовать… Подхожу тихо-тихо, по-кошачьи крадучись, касаюсь нежно-влажно, чувствую, как каменеет Он в своем кресле, но не отталкивает…

…Я спою Тебе эту песню, самую древнюю песню, на забытом давно языке, слушай!
Эта песнь будет сладкой и томной, гибкой и острой, жаркой и влажной, нежной…
Как поет мой язык, слышишь? Гибкий язык, то как мед, то как жало,
То обернет он в шелка твою плоть, то шипами изранит,
То обратится иглою, то язвой кровавой, то рваною раной…
Эта песня без слов на едином дыханье поется…
Только слушай, и я для тебя пропою все сначала
Эта песня начала времен
Это – древняя песня
Она старше немеркнущих звезд, она легче снежинок
Она вязкая, точно смола, что в янтарь превратилась
Она честная, как зеркала, что глаза отражают…
Эту песнь позабыли давно. Я одна ее помню
Я спою эту песнь для тебя, если Ты станешь слушать…

…Лицо каменное, ни один мускул не дрогнул. Можно подумать, что спит. Это движение, этот джаз меня завораживает все больше и больше, путаюсь в своих бесконечных волосах, боюсь оторваться, не могу утолить жажды… Без удивления, но с торжеством ощущаю отзыв, благодарный ответ. Тяжелая рука поднимается с подлокотника и начинает гладить мои безумные, спутанные волосы… Не прерываясь, глаза поднимаю, любуюсь лицом. Безжизненное лицо, ни стона, ни муки, ни вожделения – ничего на нем не отражено. Красота дьявольская и только. И тут замечаю, что левое веко дрогнуло, лукавый глаз приоткрылся, подглядывает с интересом, и в этот же миг откуда-то сбоку, точно со стороны, я начинаю слышать собственный, сдавленный, идущий из груди, стон. Душу из меня вынул этот любопытный зрачок, и волна за волной потекли мои бурные молочные реки, и кисельные берега набухли болью, и холодной острой горошиной капля слюны сорвалась с подбородка и разбилась о мое колено…
- В первый раз со мной такое!
- Знаю...

…Смотри на меня, смотри! Свет включи, огромные театральные лампы… Я надену черные чулки и тонюсенькие резиночки, чтобы их поддерживать, и трусики – «бабочки», они с секретом, их можно не снимать, а потом все это волнующее баловство спрячу под шуршащими юбками…

Я накрашу глаза, а вот губы – не стану
Ты же их будешь кусать, так зачем же их красить
Ночью приеду к Тебе, закурю сигарету
Сяду фривольно на стол и раздвину колени
Ты подойдешь в темном кителе, грубый и властный
Лампу приладишь неспешно, чтоб все было видно
И зеркала… Ты не будешь ничуть торопиться
Пусть истекает желаньем порочная самка
Ну а потом, час пробьет - Ты ко мне прикоснешься
Дерзко сминая шелка, Ты к колодцу приникнешь
Чтоб утолить хоть на миг эту древнюю жажду
Чтобы испить поцелуй самый клейкий на свете
Будет гореть яркий свет, ну а мне будет страшно
Так беззащитно лежать перед страстным животным
В зеркале видеть лишь белые нежные бедра
А между ними – Твой профиль красивый и влажный
Ну а потом свет померкнет, но мне не избегнуть
Плена Твоих сильных рук, мне Тебя не покинуть
И Ты войдешь в теплый дом, долгожданный усталый прохожий
Чтоб содрогаться со мной самой сладостной дрожью
И мы помчимся по самой прекрасной дороге
Снова мы будем равны – офицер и цыганка
Мы будем вместе, что может быть слаще, что горше
Строгий хозяин и нежно-тревожная самка…

12

О, Мой Возлюбленный, прекраснейший, нежнейший в Поднебесной!
Мой сияющий, Мой единственный! Целую Тебя, далекого и недоступного, молчаливого, жестокого Мальчика…Целую Тебя, Твои ладони и тыльные стороны запястий, и локотки, и твои загорелые плечи… Я касаюсь кончиками пальцев Твоих ключиц, и поднимаюсь медленно к подбородку…я касаюсь губами Твоих щёк, едва-едва касаюсь… Подожди, дай желанию стать невыносимым! Не закрывай глаза!

Я – созревший полуденный плод, а внутри сотни зернышек,
Если Ты тронешь меня – кожица лопнет, посыплются
Я – это шорох шелков – красное, белое, черное
Синие омуты глаз, как сапфиры мерцающих
Я – это строчки БГ, «sexy cat» «Крематория»,
Пара страниц Апулея и сотня из Пушкина

Я – это светлые нежные волосы, и сигареты, подвязки, резиночки,
Чёрные трусики-«бабочки», бусы, иголочки,
Серьги, браслеты, каёмочки, краешки,
Хрупкие руки и слишком холодные простыни…

Я – крепкий чай, жаркий вздох, Я – цыганка свободная
Я – долгожданный привал, Я – костёр согревающий
Я – это ночи без сна и моё ожидание…
Я – Твоя женщина, Я – Твоя нежная девочка
Я – Твой очаг, Я –Твой дом, Я – Вселенная
Я – бесконечная, но беззащитная
Хрупкие руки и слишком холодные простыни

Я – это реки с бездонными водами рьяными
Я – Твой источник прохладный затерянный
Я – Божество, Я – Твой Храм, Твоя ладанка, Твой амулет
Я – Твой Ключ, все врата отпирающий…
Я – Твоя тень, Твоё райское яблоко
Я – Искушенье Твоё, Я – Твой Грех, Я – Желание
Лава меж бедер моих, моё сердце разбитое,
Хрупкие руки и слишком холодные простыни…

13

Удивительно, почему же все мои желания, даже самые фантастические, рано или поздно сбываются. Все, кроме одного, чуть детского желания – прогуляться погожим сентябрьским деньком по пёстрому увядающему парку в компании возлюбленного, говорить о всяких пустяках, собирать кленовые листья, прислушиваться к шуршанию под ногами опавшей листвы и никуда не торопиться…Что в этом желании фантастического? Мне хотелось слишком многого: и парк, и неторопливая беседа, и беззаботный смех; и пьянящий, узнаваемый, чуть горьковатый запах костра из прелой листвы; и такой сладкий влажный поцелуй под янтарными берёзовыми ветвями; и внезапное, неукротимое, обжигающее щёки, желание; и следом за ним – порыв убежать, нестись не разбирая дороги, петляя между деревьями, роняя только что собранные листья, путаясь в полах плаща, бежать – убежать! радостно чувствуя, что следом за мной погоня и я обречена на плен сильных любимых рук…
Вот такая мечта.
Возлюбленный мой!
Могу ли я пригласить Тебя на прогулку, как-нибудь однажды осенью?

14

Здравствуй, Сладкая Половинка моего райского яблока!
Здравствуй! я так давно не был рядом с Тобой…
Я чувствую себя задумчивой Синей Гусеницей, уже превращенной в куколку и спящей в тугом коконе одиночества, стянутой шелковыми упругими нитями ожидания… Я считаю дни, недели. Я ставлю на прожитых без Тебя днях чёрные кресты…

Я хочу оставить в прошлом мутные лужи, безжалостный звон будильника, пыльные рукописи и обеденные перерывы; судорогу сборов, очередь к окошку привокзальной кассы, ненадежные “молнии” дорожных сумок; такси, красный сигнал светофора, гомон посторонних людей, прохладный утренний перрон; неловкое влажное касание на глазах у всего вокзала и ужас от необходимости прерваться; взрывоопасное напряжение в транспорте и две влажные ладони, до боли сжимающие друг друга…

Я хочу свечей, зеркал, штор, задернутых среди бела дня. Я хочу неторопливо, а куда нам теперь спешить? освобождаться от платья, снимать чулки, сидя в кресле и встречаясь с Тобой глазами. Я хочу Твой влажный рот. Я хочу ощутить на своем теле ласку Твоего пристального взгляда. Я хочу доверчиво плыть по течению самой непредсказуемой реки. Я хочу перебирать пальцами Твои волосы. Как чудесную мелодию хочу вспомнить таинство слаженных движений, нота за нотой. Я хочу играть бесконечный Джаз всем телом, всем своим существом, повторяясь и импровизируя до тех пор, пока утро за окном не смениться вечерними сумерками…

Я хочу иссякнуть, и поддаться усталости, и провалиться в сон без сновидений, но даже в забытьи помнить о Твоей соблазнительной близости, сдерживая невольный вздох, сжимая бедрами Твоё колено…хочу проснуться от того, что Ты тоже просыпаешься, и лежать с закрытыми глазами, прислушиваясь к Твоим осторожным поцелуям и робко отвечая на них…

Я хочу страдать недугом всех влюблённых – сиюминутно предугадывать каждое Твоё желание, каждое слово…хочу замечать, глядясь в зеркало, тёмные круги вокруг глаз – макияж бессонной ночи…хочу сверкающую ванну, наполненную до краёв горячей пенистой водой с ароматом шалфея, хочу нежиться в Твоих влажных объятиях, в огненном блаженстве, смывая с Твоего отзывчивого тела пряный пот минувшей ночи, смеясь и приговаривая: “Видишь, детка, я довела Тебя до седьмого пота!” - всё больше увлекаясь и придвигаясь к Тебе ближе, и ближе и, о, ужас! откатываясь назад…

Я хочу складывать простыни, вдыхая исходящий от них аромат прошедшей ночи…
Я хочу не спеша выбрать наряд на этот день, затем облачаться в кружева и шелка, расчёсывать свои нежные бесконечные волосы, красить ресницы… и вот, наконец-то собраться, остался пустяк – застегнуть цепочку: “Поможешь?” – Ты застегнёшь замочек и поцелуешь моё белое плечо, словно ненароком соскользнёт лямочка, и мы провалимся на дно волшебного колодца…

Я хочу блуждать с Тобой по тихим безлюдным воскресным улочкам, не разнимая рук, прислушиваясь к стуку наших каблуков; и беседовать обо всём сразу и ни о чём важном, и целоваться на перекрёстках, и не заметить наступление вечера, а потом словно очнуться – заторопиться домой, чтобы вновь пережить невероятную радость - спать в одной постели с любимым существом, сливаясь в один теплый комочек…

Я хочу сгорать от ужаса при мысли о том, что всё это кончится…всё это когда-нибудь…
Вскакивать ночью в холодном поту и нервно курить на кухне, стоя босиком на полу…
Обманываться и хрипеть: «Нет-нет!» – сжимая виски ладонями.
Рыдать перед зеркалом, проклинать день и час нашей встречи
И вдруг бросаться ниц и вымаливать прощение за святотатство,
И шептать слова благодарности неизвестно кому за Тебя,
За Твой рот, за Твой смех, за Твой лёд, за Твой дым…

Островитянка в тонком кимоно
Любуется сияньем аметиста*.
Он ей напоминает о далеком,
О недоступном. Так проходят дни.
Свой ключ нефритовый в траву не оброни.

26 сентября 2000 г.


***
*Амети́ст (др.-греч. αμέθυστος, от α- «не» + μέθυσος «пьяница») — синяя, синевато-розовая или красно-фиолетовая разновидность кварца.

Аметист был известен уже в Древнем Египте. В Древнем Риме аметист называли «благословенным камнем», считали, что он приносит удачу, покой и благо, успокаивает нервы и улаживает распри.

Аметист часто называют кардинальским (у католиков) либо архиерейским (у православных) камнем, так как перстни, которые по традиции согласно своему сану должны носить эти князья церкви, сделаны из аметиста и сапфира.
Шумеры приписывали ему способность вызывать любовь к дарящему самоцвет, даже если принявшая подарок влюблена в другого. На одной из глиняных шумерских таблиц было вырезано по этому поводу "Остерегайтесь его, женщины, обрученные или замужние".

Некоторые вдовы и вдовцы носили аметист в знак вечной любви к ушедшим из жизни супругам. Аметист поэтому является символом верной, преданной любви, иногда его называют «вдовьим камнем».